Из истории создания ФТШ: От идеи до рождения

Лето 1983 года было каким-то особенно душным. Поэтому неудивительно, что когда в конце июня я встретился с директором школы, где я преподавал тогда физику, то после короткого разговора выяснилось, что наши желания совершенно совпадают, и я навсегда покинул старое гимназическое здание, расположенное совсем неподалеку от Большого дома.

Попасть на работу в ленинградский Физтех в те годы было делом непростым даже для человека с более простой биографией, но у меня были хорошие рекомендации. Поэтому уже в начале сентября я был удостоен личной аудиенции директора института и второй раз в жизни пожал руку живого академика — Владимира Максимовича Тучкевича. Запомнилась небольшая фотография Ленина: она не висела на стене, как обычно, а стояла в рамке на директорском столе, так сегодня располагают карточки жены и детей.

Не могу сказать, что я пришел в Физтех с идеей базовой школы в кармане. Но так получилось, что частью моих служебных обязанностей стала работа по организации новой базовой кафедры. Заведовать ею должен был сам директор института. Поэтому красивая схема «базовая школа — базовые кафедры — базовый исследовательский институт» — лежала, можно сказать, почти на поверхности. По крайней мере, для двух выпускников 239 школы, а потом физфака Университета, а в тот момент — для двух сотрудников Физтеха: Игоря Александровича Меркулова и меня. Возможно, это было тоской по утраченной нами уникальной школе нашей юности.

Где-то с начала ноября 1983 года мы с Меркуловым стали встречаться в стенах института раз в неделю для своеобразного «школьного» семинара: какой мы хотели бы видеть новую школу, какая школа нужна Физтеху, как обеспечить ее независимость от дураков и некомпетентности, как объяснить властям необходимость открыть еще один рассадник вольнодумства (именно такую репутацию имели советские специализированные школы, хотя ко времени смерти Брежнева — осень 1982 г. — это было уже не совсем так). После очередного «семинара» я переводил наши мысли в бюрократические формы Памятной записки («К вопросу о базовом среднем учебном заведении при ФТИ» или »Об организации базовых школ при ведущих научно-исследовательских учреждениях системы Академии Наук СССР»). Начинались все они примерно одинаково: «Уровень задач, стоящих сегодня ... требует как ...., так и ... Отсюда особые требования к ...» Каждая такая бумага шлифовалась примерно в течение месяца.

Чтобы пустить в ход правильные бумаги, нужно было вложить их в нужные руки (хотя чаще говорили «приделать ноги»). Без могущественных союзников наша идея была неосуществима. С помощью заведующего лабораторией, где я работал, Рубена Павловича Сейсяна, удалось заинтересовать Тучкевича, который как член Президиума Академии еженедельно бывал в Москве и через Президента Академии потенциально имел выход на самых первых лиц государства. В то время это был единственный реальный вариант — не снизу (роно-гороно-исполком-обком-минпрос-минфин-Совмин), а с самого верха. Перебирая старые бумаги, можно найти копии писем Горбачеву, Рыжкову, Ельцину, Собчаку, Келдышу, А.П.Александрову, Марчуку... Нетерпение было велико, и впоследствии оно оправдалось.

Одновременно прорабатывалась начинка будущей школы — учебный план, схема управления, взаимодействие с Физтехом. На этом этапе к нашему «семинару» подключился заведующий вычислительным центром Физтеха, выпускник 30 школы, Андрей Александрович Фурсенко. Именно он смог четко проработать линию компьютерного образования в ФТШ. К тому же он был профессиональный математик. Но главное — Андрей имел склонность к административной работе, что позже (когда он стал заместителем директора института) и подтвердилось. Этим он очень удачно дополнял нас с Игорем, не всегда чувствовавших логику действий разнообразных чиновников.

Всем нам троим было «под сорок», все были уверены, что делаем нужное дело. И вообще — накопилось что-то нереализованное. Однако, хорошим тоном считалось не придавать всему этому слишком большое значение, подтрунивать над стилем создаваемых нами бесконечных документов — работалось нам весело.

Естественно было подойти к нашей задаче — сделать школу при Физтехе — как к обычной научной задаче, т.е. после ее четкой постановки изучить имеющийся опыт, выбрать модель и составить план эксперимента. Почти так мы и поступили. Можно (приятно) вспомнить отдельные моменты принятой нами модели:

К началу 1984 года мы вышли на неожиданную идею — вместо базовой школы делать базовое ПТУ. Для современников причины были понятны. Профтехобразование в то время — любимая игрушка ленинградских партийных бонз. Существовало что-то вроде продразверстки по набору школьников в ПТУ. В этой ситуации внимание интеллектуалов из Академии Наук к рабоче-крестьянским ПТУ — это мог быть сильный пропагандистский ход, выгодный для соответствующих чиновников. А для нас было важно, что в сфере профтехобразования крутились совсем другие деньги, чем в бедном Минпросе. Большинство училищ «кормились» от соответствующих серьезных предприятий и министерств. И вообще, таким образом удалось бы уехать от надзора Минпроса, а ввиду академичности и новизны — попробовать не попасть под контроль Комитета по профтехобразованию. Лично же меня больше всего подкупало само название — Академическое ПТУ при ФТИ.

События развивались очень быстро: последовал звонок Тучкевича главному ленинградскому пэтэушнику Горчакову — и на следующий день мы с Меркуловым встретились с первым замом Горчакова и объяснили ему, чего мы (Физтех) якобы хотим: иметь свое образцово-показательное ПТУ. Нам предложили варианты. И вот мы уже в черной управленческой «Волге» едем смотреть училище — кандидат на наше заселение, где-то недалеко от метро «Лесная»... И хотя профессионалы — управленцы качали головами и говорили, что такая работа по объему как раз на 12 месяцев для имевшегося НИИ профтехобразования в полном составе, но мы работали на себя, и к концу 1984 года практически все было готово.

От того времени у меня остался аккуратно переплетенный том: «Проект учебного плана и программ по специальности — оператор-наладчик оборудования для производства микроэлектронной техники со знанием программирования». Надо сказать, над этой книгой работало человек тридцать, в основном физтеховцы. Помню совещание, на котором обсуждалась программа по математике, составленная Валерием Адольфовичем Рыжиком. Присутствовали (кроме Меркулова, Рыжика и меня) А.А.Фурсенко, матфизики А.С.Зильберглейт и Э.А.Тропп, гидродинамик А.А.Шмидт, а также мой одноклассник, сотрудник матмеха В.В. Некруткин (специально «под него» был сделан уникальный курс «Вероятностные методы обработки измерений»). Та же тактика — переименование части общего курса и использование ее под видом спецкурса — была использована не только для математики, но и для физики. Например, 85-часовой курс »Методы контроля полупроводниковых приборов и материалов», составленный С.Г. Конниковым и мною, фактически был на три четверти завершающей частью общего курса физики. Интересно, что идея В.А. Рыжика о необходимости специальной, более прагматичной математики для ФТШ (в духе Зельдовича и Ландау), в целом не нашла понимания у физтеховских математиков.

Скорость происходящего заставляла форсировать работу со списком сотрудников будущего ПТУ. Каждую неделю в «стеклянном вестибюле» Физтеха (напротив метро) я встречался с 5-6 кандидатами. Если речь шла об административной должности (директор, завуч, старший мастер), ко мне присоединялся Меркулов. От казалось бы, естественного предложения — мне самому стать директором создаваемой школы (ПТУ) — я с самого начала отказался: так, как я понимал эту должность, она была не моей. Здесь нужен был скорее «компетентный управдом». Другое дело — постановка задачи и ее решение.

Получилась уникальная ситуация — карт-бланш на подбор всех (!) сотрудников. Едва ли хоть одно новое учреждение в те времена создавалось подобным образом. Естественно, что в моем первом списке был В.А. Рыжик, мой школьный учитель и создатель базового курса в 239 школе, хотя он сразу сказал, что не верит в реальность моих планов. Почти сразу там появился Я.Д. Бирман, знакомый мне по времени учебы в 239. Я знал, что после окончания Политехнического института у него не сложилось с работой, вроде бы он преподавал математику в ПТУ, а потом — в одной из школ Невского района, и поэтому за мое предложение должен был, по моим представлениям, ухватиться. В том же списке значились: уже известный в городе словесник и любитель театрализаций В.Н.Шацев (он почти сразу отказался, но позднее естественно вошел в основной корпус преподавателей), Б.Д. Сапожников (математик, отец одного из моих бывших учеников, кандидат наук, работавший в ПТУ), мои бывшие ученики С.В. Богданов и А.С. Гербин (оба по части программирования), В.А. Зейлигер — мой друг, выпускник 239, тоже программист, историк А.С. Горшков — я знал его по 239, а тогда он работал в автодорожном техникуме и легко отказался от моего предложения, уже упоминавшийся мой друг и одноклассник В.В. Некруткин (математическое моделирование) — я знал о его склонности к работе со школьниками, еще один мой одноклассник В.В. Гарбарук (линейная алгебра), сотрудники Физтеха Конников, Портной, Яковенко, Яковлев, Карлик, сам Андрей Фурсенко. Были и сложности: с историками, химиками и, как ни странно, с физиками (одну из двух вакансий я, используя служебное положение, забронировал за собой).

История с созданием, точнее с несозданием, ПТУ могла бы считаться вполне оправданной человечеством, если бы осуществился один замечательный побочный проект. Через отца Феликса Чудновского (коллега Меркулова по лаборатории и отец Кати, с которой моя Марина училась в одном классе) удалось выйти на академика Зельдовича, автора уникальной книги «Высшая математика для начинающих и ее приложения к физике» и весьма неординарного человека. В письме мы рассказали Якову Борисовичу об идее Академического ПТУ и предложили ему написать (в соавторстве с В.А. Рыжиком) учебник по высшей математике для академических ПТУ. Спустя некоторое время мы узнали об очень положительной реакции Я.Б. на саму идею АПТУ (дословно: «...он пришел в восторг!»). Прошло еще какое-то время, мы обо всем договорились, и Рыжик начал оформлять командировку в Москву. Но внезапно Зельдович умер, оставив нас всех, без своей, быть может, лучшей книжки.

Итак, Управление профтехобразования было готово внести свою долю в виде четырехэтажного здания недалеко от метро «Лесная». (Как бы оно пригодилось позднее, после аварии на перегоне «Лесная»—«Площадь Мужества»!) Мы с Меркуловым выдавали свой пай: идея плюс все, необходимое для открытия и дальнейшей работы АПТУ в виде набора бумаг (дискеты были еще не в моде), плюс банк данных кандидатов на все должности. Наконец, Физтех через свое руководство обеспечивал, по нашей мысли, контрольный пакет: контакты с обладателями решающих мнений и подписей и ... деньги. К этому моменту в руководстве ФТИ произошли ожидавшиеся изменения: академика В.М. Тучкевича сменил академик Ж.И. Алферов (в чьем отделе я и работал). Известно, что перед уходом Тучкевич попросил оставить за ним «школьную тему», что и было оговорено. (Надо сказать, что до самой своей смерти в 1998 году, на 92-ом году жизни, Владимир Максимович был председателем школьного Совета и в ряде не самых простых ситуаций прикрывал нас своей академической мантией. Он любил заниматься ФТШ, безотказно и с удовольствием ходил на все мероприятия, если только не мешала болезнь.)

В какой-то момент выяснилось, что необходимая сумма денег (в ценах 1985 года) — это 1,5 миллиона — разумеется, рублей. И стало понятно, что Физтеху это в одиночку не потянуть. Тогда на первый план вышли контакты Жореса Ивановича. После некоторого перебора вариантов остановились на сотрудничестве с СКБ АП (специальное конструкторское бюро аналитического приборостроения). Это была очень не маленькая контора, входившая в систему АН, делавшая приборы для академических лабораторий и институтов, но имевшая и свои лаборатории, а кстати, и свое ПТУ, к сожалению, расположенное в Ломоносове. Генеральный директор СКБ АП Максим Александров, крупный, краснолицый, видимо очень властный мужчина, но даже не член-корреспондент, не мог чувствовать себя свободно в кабинете академика, а после предложенной к чаю еврейской мацы (была соответствующая пасха) и вовсе стушевался. Но помню, что встреча закончилась договором о намерениях: Физтех достает в Академии и вносит в фонд общего Академического ПТУ полмиллиона, СКБ — миллион. (Александров пытался разойтись на формуле фифти-фифти, но Алферов в пять минут доказал, что это будет неправильно, и даже невыгодно для СКБ.)

В апреле 1985 года Горбачев объявляет начало перестройки. По всему выходило, что в сентябре того же года произойдет материализация идеи, но время шло, я регулярно дипломатически созванивался с ведущими кандидатами на соответствующие должности, неведущие доставали меня сами. Как во время съемки фильма — уходило «режимное» время, когда еще можно сделать достойный набор учащихся (хотя на самом деле начинались белые ночи). Наконец, Алферов сообщил нам прямым текстом — деньги в нужном объеме Александров достать не сумел. Все. (Спустя пять лет его сын, Денис Александров, закончил ФТШ, он был во втором выпуске.) По моим сведениям для запуска проекта в 1985 году не хватило буквально 500 тысяч рублей.

Это было довольно неожиданно, видимо мы расслабились, принимая простую удачу за закономерность. Реакция последовала незамедлительно. И самой жесткой она была со стороны моих ближайших соратников: все, хватит! В самом деле, два года регулярной работы вылетали в трубу, причем буквально на самом финише. Это был удар. Чем оставалось утешаться? Бесценный опыт без конечного результата? В одну минуту то главное, чем я занимался, потеряло всякий смысл, а я сам остался с томиком оригинальных программ под мышкой и в полном одиночестве. Оставалось поблагодарить всех за долгое бескорыстное сотрудничество ...

1986-ой год был очень трудным. Как известно, неудачников не любят. Поэтому пришлось провести его в одиночку. По инерции шли звонки — предложения. Так за чашкой кофе в нашей институтской столовой от коллеги Делимовой (она всем своим видом как бы говорила: «Если нужно, я сейчас все брошу и займусь только школьными делами») я узнал о существовании физика Дмитрия Всеволодовича Фредерикса. В другой раз, не помню уж по какому поводу, Михаил Игоревич Дьяконов заметил, что в небезызвестной семье Долининых есть биолог Татьяна, и он, Дьяконов, конечно, не ручается, но почему бы и не позвонить... если, конечно, есть необходимость. Так представители двух славных ленинградских (петербургских) фамилий получили шанс стать первыми классными руководителями первых двух еще не набранных классов будущей школы.

Почему школы? А потому, что ситуация в мире, в стране и в городе стремительно менялась. Она еще не обрушилась, но чуткие к погоде партийно-образовательные любители ПТУ уже почувствовали, куда дует ветер. Им было уже не до игр с академиками, пора было готовить серьезные запасные аэродромы. (А через пять лет исчезнет даже само название — ПТУ. Современные колледжи — совсем другая песня.)

Интересно, что в том же 1986 году на меня вышли представители той самой школы близ Большого Дома, которую я покинул в 1983 году. Представляли они не официальную администрацию, а, так сказать, инициативную группу трудящихся. Было предложено вместо новой школы вместе реформировать знаменитую старую, так сказать, устроить правильный переворот и поделить его плоды. Сомнение вызывало лишь то, что в свое время эти же люди осуждали меня (не организовывали осуждение, но осуждали) на открытых партийных собраниях: например, за «организацию оплевывания старшеклассниками памятника Дзержинскому», «неслучайную организацию беседы о Вагнере в день национального траура» (не об Оффенбахе же!) и «отсутствие слез и скорби в день похорон Брежнева». Абсурд? Тогда это звучало иначе. Вряд ли сохранились протоколы открытых партийных собраний, но свидетели живы...

Ближе к концу 1986 года произошло, возможно, решающее событие: явным энтузиастом организации школы при Физтехе стал Жорес Иванович Алферов. Впоследствии мне неоднократно приходилось слышать историю о том, как Ж.И. решил открыть нормальную школу для своего сына. (Действительно, в следующем году Иван Жоресович должен был заканчивать 8-ой класс.) В таком случае я обычно рассказываю, как в 1961 году заканчивал свой 8-ой класс Саша Петрашень, сын директора ЛОМИ (Математического института) Георгия Ивановича Петрашеня. И как осенью того же года были открыты первые физматклассы легендарной 239-ой школы. И как ЛОМИ стал «базовым предприятием» для 239-ой. И как Георгий Иванович вместе с директором школы Марией Васильевной Матковской ходил в горком партии и объяснял, почему идея физматшколы не противоречит последнему партийному постановлению — о политехнизации советской школы.

Из этого можно сделать ряд выводов. Например: дай Бог каждому большому начальнику открыть хорошую школу для своего сына. И еще: для создания новой школы наличие сына подходящего возраста является обстоятельством, возможно, даже необходимым, но явно не достаточным.

Надо сказать, что к этому моменту Алферов уже был одним из пяти наиболее влиятельных людей в Ленинграде (член бюро обкома партии). При этом мне удалось установить с ним регулярный контакт. Это означало возможность внеочередного подписания любых документов, немедленного соединения по телефону и, при необходимости, прямого доступа в кабинет. (Совсем не типичная ситуация для физтеховской системы управления.)

Наступил 1987 год. В какой-то момент, когда Алферов счел все готовым для последнего броска, он пригласил к себе старую «пэтэушную» команду — Меркулова, Фурсенко, Тучкевича, Сейсяна и своих заместителей. Я изложил ситуацию и план предполагаемых действий. Последовало несколько коротких вопросов, уточнения, отброс слишком резких телодвижений по линии Гороно и заключение временных компромиссов, и директива: начать занятия в физтеховской школе первого сентября 1987 года.

Оставалось, как нас учили, «реализовать указания». Тут было несколько направлений работы. Формальная регистрация — эта линия была напрямую связана с проблемой помещения. Было несколько вариантов: строить что-то новое для ФТШ, найти готовое старое здание (скорее всего, в хозяйстве ФТИ или ЛПИ), забрать здание уже имеющейся школы, временно снять угол в чужой школе. Прикидки показали, что во всех вариантах, кроме последнего, придется ждать начала занятий еще год. Поэтому сначала выбрали подходящую по географическому положению (ФТИ, метро) школу — у нее оказался номер 74 (Выборгского района). Пять минут пешком от метро «Площадь Мужества» и пятнадцать — до Физтеха. Рядом парк Лесотехнической Академии (физкультура!). Далее последовал стандартный дебют: звонок Алферова заведующему роно Криличевскому — уверения Владимира Ивановича в полном единомыслии — наш с Меркуловым визит к директору 74-ой школы — и тут же к Криличевскому — совещание в роно — и тут же в 74-ой школе. Миттельшпиль (середина партии): поездка с Тучкевичем и Сейсяном в гороно к его начальнику Алексееву (прототип главного героя в фильме «Пацаны»). Чувствовалось, что начальник больше склонен к работе с трудными подростками, но не в силах отказать «блажи» двух академиков. Договариваемся: об открытии двух специализированных девятых классов при ФТИ им. А.Ф. Иоффе АН СССР в помещении школы N74 Выборгского района г. Ленинграда. Договариваемся: об утверждении Совета и о его праве на выбор программ и кадров.

Идея Совета при нестандартном учреждении как органа, охраняющего существование этого учреждения от властей, принадлежала, конечно, не нам. Достаточно яркий пример — общественный совет театра на Таганке (начало 60-х годов), куда входил тогдашний зам. министра культуры, «ракетный» академик Раушенбах, телезвезда Капица-младший, «международный» поэт Вознесенский, председатель московского театрального общества и т.д. То есть одна из главных функций такого Совета была прикрытие разумной деятельности театра (школы) от всех, кто может помешать. Поэтому в наш школьный Совет были включены: зам. Алферова по общим вопросам, зам. председателя профкома ФТИ Валерий Григорьевич Голубев (талантливый физик-экспериментатор, долго и результативно помогавший ФТШ), начальник учебного отдела Политехника, начальник управления школ гороно (!), зав. кафедрой методики преподавания физики Пединститута, заведующие всех базовых кафедр Физтеха, включая обоих академиков — Тучкевича и Алферова.

Вторая функция — реальное управление развитием школы — естественно, не могла касаться всего Совета. Предполагалось, что этим займется своеобразная «рабочая группа». Планировалось участие в этой группе Меркулова, Рыжика, будущего директора школы, меня и кого-то из замов Алферова. Эта функция Совета была для многих моих коллег неочевидной. Есть (точнее, будет!) дирекция школы, есть (будет) Педсовет, а Совет школы прикрывает все предприятие сверху и вмешивается в производственный процесс в крайних случаях. Такая постановка дела возможна, но лишь для стандартной подшефной школы, т.е. школы, которой институт интересен лишь как источник дополнительных денег, а она сама нужна институту больше для отчета, ну, может быть, для академических забав институтского руководства. Мне же видилась школа как своеобразная часть Физтеха (или учебно-научного центра при ФТИ). Кроме того, мой опыт говорил за то, что чисто школьный коллектив учителей-профессионалов и администраторов не в состоянии заметно выйти за рамки принятого и одобренного. Наконец, специфика внутришкольных взаимоотношений (своеобразный многогранник администрация — учитель — родитель — ученик), я уверен, требует регулярного наблюдения со стороны и независимого арбитража. К началу 90-х годов практически во всех известных ленинградских физматшколах, пользующихся традиционной схемой управления, это привело к фактической приватизации школы директором (иногда совместно с группой близких ему людей). И добро бы еще этим директором оказался, скажем, Петр Леонидович Капица (или хотя бы Сергей Петрович) — так нет! Нужен ли был такой путь для ФТШ? Другой опасный вариант развития школы — управление ею Физтехом так, как любым другим своим подразделением, т.е. путем указаний дирекции, которые не обсуждаются, и, как следствие, включение сотрудников школы в систему общеинститутского фаворитизма. Вот почему столько предварительных разговоров было о Совете будущей школы.

Другая важнейшая линия — набор учащихся. Решающий ход был такой: через моего бывшего ученика, победителя Всесоюзных олимпиад по физике, а к тому времени уже сотрудника Физтеха, Павла Родина выходим на многолетнего руководителя физического кружка во Дворце пионеров Николая Викторовича Тараканова с предложением: все кружковцы соответствующего возраста (а это примерно 30 человек) поступают в ФТШ. Поступают конкурсно, но условия конкурса учитывают участие в кружке, рекомендации его руководителей, участие в олимпиадах и т.д. Кроме того, была предложена перспектива дальнейшего многолетнего сотрудничества. Надо сказать, что тот период развития ФТШ, когда эта кооперация была реальной, стал наиболее успешным в истории школы по уровню выпускаемой продукции. (Когда, спустя 10 лет, пришло время поступать в 10-ый класс сыну Н.В. Тараканова, и я предложил по обстоятельствам принять его вне конкурса, то, увы, услышал: а кто такой Тараканов? Впрочем, стоит ли удивляться: был недавно в 239-ой — и не увидел нигде не то что портрет — хотя бы фотографию ее основателей — Марии Васильевны Матковской и Георгия Ивановича Петрашеня.) ...Кроме того, были даны объявления: в Физтехе, в Политехнике, на страницах «Ленинских искр», а также по знакомым.

В марте месяце Рубен Павлович Сейсян и я, при галстуках и бабочках, прибыли в левый (от входа с Фонтанки) флигель Аничкова Дворца для встречи с детьми и родителями кружковцев. Это было мое первое публичное выступление вне официальных кабинетов с рассказом о школе. Кинозал Дворца казался заполненным скептически настроенными людьми. Я сильно волновался, но «хорошо знал тему», и в какой-то момент почувствовал симпатию аудитории. Думаю, что независимо от наших ораторских способностей, объективно, в том году ни одна команда, ни одна школа не могла предложить своим клиентам, детям и родителям, что-то сравнимое по привлекательности. Мы понимали, что ключевым моментом может стать сопоставление будущей ФТШ с давно существующими знаменитыми школами. Были прямые вопросы: куда лучше идти — к вам или в 239? Мы честно пытались объяснить нашу модель. Но важнее оказалось сообщение, что физику в набираемых классах будут вести — я сам и другой сотрудник Физтеха, недавний выпускник 239, олимпиадник и бывший кружковец, Павел Родин, а математику — Рыжик и еще один выпускник 239 — Яков Давидович Бирман. Могу сказать, что информация, о том, что физкультуру будут преподавать тоже выпускники 239, «добило» присутсвующих, и они стали аплодировать.

В апреле пришло время отбора. Он происходил в виде собеседования с записавшимися молодыми людьми. Для этого была собрана замечательная команда — приемная комиссия. Туда вошли, кроме председателя Тучкевича (в собеседованиях, конечно, не участвовавшего) и нас с Меркуловым, такие заметные физтеховские люди, как уже упоминавшиеся Дьяконов, Голубев, ценитель острого слова и красивой физики Михаил Ефимович Левинштейн, замечательные экспериментаторы Сергей Александрович Гуревич и незабвенный Игорь Николаевич Уральцев, яркие личности и незаурядные теоретики, сотрудники Политехнического института Василий Харченко (тоже из 239) и Дмитрий Паршин. Мы договорились о графике работы на весь апрель — когда кому удобно, но так, чтобы в любой момент было не менее пяти членов комиссии. Сама процедура была максимально простой: ответы абитуриента на вопросы, задаваемые ему присутствующими. Вопросы были самые разные. Вот три вопроса (из десяти), заданных Антону Дмитренко: «Чем геометрия лучше алгебры? Можно ли сфотографировать звук? Что такое масса?» Со временем каждый из членов комиссии приобрел свое амплуа в собеседовании. Вопросы М.И. Дьяконова: «Что больше: х или х2? Sin 20° или Cos 20°? Кому посвящен «Евгений Онегин»?» (Последний вопрос вызвал живую дискуссию среди членов приемной комиссии.) Будущий автор целой серии популярных книг про полупроводники Левинштейн спрашивал свое: «Почему мяч отскакивает от пола? Примерная толщина волоса?» Были и особо популярные вопросы: «Как повесить картину на стенку?» Или: «Кто такой Корчак?» По результатам беседы каждый из физиков выставлял свои три экспертные оценки. Оценивались: культура и эрудиция, профессиональная склонность, общее впечатление. Все по десятибалльной шкале. Затем выбрасывались крайние оценки (самая высокая и самая низкая) по каждому из трех параметров. Невычеркнутые оценки арифметически усреднялись. Таким образом, у каждого поступающего получались три оценки, они складывались и по непростой формуле добавлялись к оценкам за участие в кружках, олимпиадах, туда же добавлялся и средний школьный балл на день собеседования, но так, что он практически ни на что не влиял. Запомнился такой эпизод. Вопрос: «Вы сказали, что больше любите музыку Гайдна, почему?» Ответ (после размышления): «Не скажу!» (Абитуриент получил максимальные оценки за «общее впечатление».) За один вечер не удавалось поговорить больше, чем с десятью школьниками. Заключительное обсуждение всех кандидатур данного вечера занимало столько же, сколько само собеседование. Начинали мы в шесть, а расходились где-то ближе к десяти. Продолжалось это все до середины мая. Конкурс для девочек пришлось специально продлить. Стало ясно, что подобные трудности можно прогнозировать и на будущее.

Никогда не думал, что после участия в собеседовании можно так уставать. Хотя работали мы, можно сказать, запойно, все вздохнули с облегчением, когда кампания закончилась. (Вдруг вспомнилась смешная попытка дать мне взятку в виде книги из серии «Литературные памятники, » тогда весьма дефицитных. В один из майских вечеров мы, пятеро экзаменаторов, в процессе собеседований вышли перекурить во двор 74 школы (беседовали мы в кабинете директора). Внезапно из-за угла вышла дама и неожиданно обратилась ко мне: «Я — мама такого-то. Вы любите Литпамятники?» — «Люблю»,- автоматически ответил я. После этого со словами «Тогда это вам» дама сунула мне большой сверток и стала быстро удаляться. Тут я пришел в себя и успел ее догнать. Еще удачнее было то, что к этому моменту мы уже успели обсудить оценки ее сына — он благополучно поступил. Коллеги, смеясь, интересовались только одним: как называлась книга?

В последний день мая был сбор всех заинтересованных лиц: принятых школьников (два класса по 30 человек), их родителей, их будущих учителей и ряда членов Совета. Мы расположились не то в столовой, не то в коридоре 74-ой школы. Я поздравил всех (с разными событиями) и начал поочередно представлять коллег — преподавателей.

Классные руководители — Дмитрий Всеволодович Фредерикс и Татьяна Константиновна Долинина. Это был удивительно точный выбор («Ай, да Пушкин, ай, да сукин сын!»). Манера общения и аристократизм потомка шведских баронов дополняла энергию и удивительную искренность лучшего биолога в истории ФТШ. Каждый из них принес своим ученикам и, что не менее важно, своим коллегам, замечательные привычки и щедро поделился ими: привычкой ходить в филармонию (потом практиковалась такая школьная награда, как билеты на редкий концерт), моментально реагировать на чужую беду, отмечать юбилей еще не разрешенного поэта... (Интересно: заглянув в свои старые бумаги, я обнаружил фамилию Фредерикса в графе кандидатов на пост директора ФТШ.)

Людмила Семеновна Левитас — первый школьный словесник — никогда не работала и не собиралась работать в школе. Я знаю ее питомцев из первого выпуска, которые до сих пор, приезжая в Россию, обязательно вписывают в свое расписание встречу с Л.С.

Действительно уникален был преподаватель английского Игорь Борисович Вознесенский. Я нашел его через кафедру иностранных языков АН. Кроме него, все остальные сотрудники отказались работать со школьниками. Правда, сообщая мне об этом, зав. кафедрой предупредил: он у нас своеобразный. Это было, конечно, слабо сказано. Игорь Борисович имел свою, единственную в мире систему изучения английского языка. В ее основе лежала некая аналогия между языком и математикой (или, возможно, программированием). Он строил какие-то формулы, рисовал схемы, объяснял общие закономерности и выводил из них ответы на частные вопросы. Надо сказать, что почти половина наших первых учеников закончили 8 классов английской школы, но ни один из них не поморщился после первого занятия английским. Наоборот, большинство считало этого преподавателя лучшим из тех, кого они встречали в своей жизни. Не буду упоминать о его ультиматуме — занятия должны проходить лишь в стенах Физтеха (а не в 74-ой школе), обязательно не раньше 11-30 утра и чтобы его не тревожили по поводу заполнения журнала. Скажу лишь, что все эти требования были выполнены — я рискнул потратиться на хлопоты и не прогадал. Правда, редкое знакомство посторонних с его манерой часто превращалось в анекдот. Никогда не забуду звонок завуча 74-ой школы мне домой около 9 часов вечера. Она была в истерике и только повторяла: «Я отнесу журнал в милицию! Я отнесу журнал в милицию!» Оказывается, пожилая женщина проявила инициативу: она нашла Вознесенского по телефону и потребовала от него хоть каких-то полугодовых оценок. (Я понимаю, что она именно потребовала и именно хоть каких-то оценок.) Игорь Борисович ничего ей не ответил, а на следующий день дама могла лицезреть выполнение своего требования. Представьте себе страничку классного журнала: слева столбик из 15 фамилий, а справа от них — громадный ромб из одних пятерок — первый и последний ученик в списке имели по одной пятерке, а средний (кажется, это был Саша Зейлигер) — столько пятерок, сколько было уроков в полугодии. Я хотел что-то сказать, но голос мой прервался, у меня потекли слезы, схватив журнал, я выбежал из кабинета завуча, делая вид, что просто плачу... Пожалуй, лишь физик и пианист Михаил Николаевич Дмитриев, попавший в ФТШ годом позднее и, признаюсь, не вполне оцененный мною, да пришедший тогда же «физкультурник» Шкромада, знавший, по его словам, южный Манхэттен лучше, чем парк Политехника и любивший повторять «лучше пот в зале, чем кровь на асфальте» — лишь они могли в чем-то сравниться с этим преподавателем английского.

А своего завуча у первых классов ФТШ не было, и здесь нам здорово помогла Нина Георгиевна Грудинкина — единственный «наш человек» в коллективе 74-ой школы. Первый год мы прожили и без директора. Просто примерно раз в месяц (или по ситуации) все садились вокруг стола и беседовали про наши общие дела.

Разумеется, я надеялся, что наши первые связки математиков и физиков (Рыжик-Бирман и Иванов-Родин) будут не хуже любых других в городе (и в деревне). Мне казалось удачным в этих тандемах сочетание ученика с учителем — автором программы. Но это было понятно, без такого подбора не стоило и огород с ФТШ городить.

А по-настоящему я гордился связкой первых учителей физкультуры. Татьяна Николаевна Иванова — выпускница 239, призер городских олимпиад и математик по образованию (дипломная работа по функциональному анализу), чемпионка России по ориентированию среди студентов, имевшая опыт преподавания аэробики, математики в вечерней школе и истории городской архитектуры для детей, — согласилась преподавать физкультуру для девочек. Наташа Темова, окончившая ту же 239, физфак ЛГУ, ходившая со мной в школьные походы, кандидат в мастера по альпинизму и будущий аспирант — психолог — она согласилась вести физкультуру для мальчиков. Согласилась, я бы сказал, с восторгом, даже зная предстоящие условия работы: фактически без зала, круглый год на улице (в парках Лесотехнической Академии, Политехника или Сосновки), без какого-то оборудования и даже без душа. Это действительно была уникальная связка учителей, которую разбила трагическая гибель Наташи в горах Кавказа. А Татьяна Николаевна, которая была на 15 лет старше Наташи, до сих пор работает в ФТШ. (Кроме нее, от первого «призыва» учителей остались лишь Рыжик, Бирман и Фредерикс. Но смогли бы они преподавать 12 лет «с удобствами на улице» — я не знаю.)

Три позиции — преподавателей химии, истории и начальной военной подготовки — мы не сумели заполнить своими людьми, и это, конечно, моментально сказалось. Все трое, взятые «напрокат» из 74-ой школы, что называется, «в детстве читали другие книжки». И если на взаимоотношениях с нашими учителями это никак не сказалось, т.к. просто не было отношений, то дети мгновенно забастовали. В результате через полгода химика (районного методиста, т.е. старшего учителя по химии в Выборгском районе) пришлось срочно заменить на папу нашего ученика Коли Пульцина, химика по специальности. (Пульцин-сын закончил ФТШ, матмех и спустя примерно десять лет после описываемых событий тоже пошел по родительским стопам; имеет стойкую репутацию классного программиста и хорошего преподавателя программирования в ФТШ.) От учительницы истории тоже пришлось отказаться, но лишь в конце первого учебного года — дело в том, что она одновременно была директором 74-ой школы. Разумного географа мы вовсе не нашли, и решили просто убрать географию из учебного плана девятого класса — до лучших времен.

Такой предмет, как НВП (начальная военная подготовка), всегда был притчей во языцех в любой специализированной школе. Слава Богу, уже через год мы придумали, как от него, точнее от учителей-военных, избавиться — ввели предмет прикладная физическая культура, ПФК вместо НВП — и передали эти часы нашим физкультурникам, несмотря на вялое противодействие военкомата. Но за первый учебный год было, конечно, немало ситуаций, требовавших от меня и коллег терпения и чувства юмора в самом широком смысле слова. Достаточно вспомнить эпизод, когда местный (74-ой школы) полковник схватил за пиджачную пуговицу пробегавшего мимо него школьника Лундина со словами «Как твоя фамилия?» Остановленный на бегу девятиклассник Сева выпалил: «Лундин!» И, ухватившись за золотую пуговицу полковника, ответил: «А ваша?» (Сева выделялся своей спонтанной эмоциональностью, наверняка коллеги помнят стертые им в знак протеста оценки в журнале — почти как в фильме!) Между прочим, избавившись от НВП, мы не просто добавили часы на физические упражнения, а ввели целый учебный курс — то, что через пять лет сделали во всех государственных школах — там его назвали «основы безопасной жизнедеятельности». Мы (руками Т.Н. Ивановой) учили детей останавливать кровотечение и правильно делать искусственное дыхание, ориентироваться на местности и правильно одеваться, элементарно разбираться в лекарствах, в травах, и вести себя в экстремальных городских ситуациях. Очень важно, что сначала обосновываласъ важность той или иной информации, и лишь потом она преподносилась. Уверен, что лишь девочкам, закончившим ФТШ, так повезло, что к окончанию школы они были знакомы с принципами ухода за кожей лица, с влиянием разных пищевых продуктов на здоровье человека, прошли практику ухода за больными в медицинской клинике (последняя инициатива сейчас, кажется, заглохла). Один из самых интересных уроков, который я видел, начинался с чтения в кружок «Записок юного врача» Михаила Булгакова и последующего обсуждения рассказа с чисто медицинской точки зрения...

Но вернемся в последний день мая 1987 года, к нашим первым учителям. Я представлял их очень кратко, и каждый из них говорил несколько слов своим будущим ученикам и их родителям. Сергей Богданов был первым преподавателем программирования. Тоже выпускник 239 и мой добрый спутник по десяткам походов и сложным жизненным ситуациям. Ему пришлось столкнуться с почти непреодолимыми трудностями. Только через пару месяцев мы смогли установить в 74-ой школе удаленную терминальную станцию, связав ее с Физтехом. Но и это было чем-то вроде единственного телевизора в коммунальной квартире. И вообще, за следующие три года в компьютерном мире все настолько поменялось, стало действительно персональным, что в чем-то даже жаль тех давних усилий. А Сергей впоследствии успешно вернулся обратно в профессиональное программирование.

...Выступили несколько родителей и сказали то, что может быть мне было нужнее всего. (Когда что-то долго делаешь, а потом вдруг видишь близкий финиш, то иногда испытываешь неуверенность: правильно ли было выбрано направление, чего же это мы наворотили...) Они сказали, что впервые видят столько таких учителей, такую команду, и уже сейчас могут лишь позавидовать собственным детям. Однако это еще предстояло доказать.

...Когда 1 сентября 1987 года, в коридоре 74-ой школы, на первой нашей перемене ко мне подошел Валерий Адольфович Рыжик, и я сказал: «Ну что, кажется, поехали?», то он, как истинный математик, заметил: «Подождем до зарплаты».

Следующий день в моей записной книжке открывала встреча с заместителем директора Борисом Васильевичем Неверовым — о подборе подходящего помещения для ФТШ. И на страничке со словом «аренда» среди прочего уже значилось: «ул. Хлопина, дом 5». Но надо было прожить еще год и еще месяц, чтобы все это случилось.

............................

Как сказано в конце одной книги, с пересечением Полярного круга рассказ об экспедиции должен умолкнуть сам собой...

М. Г. Иванов
Ноябрь 1999 г.